«Международный уровень по мне разве не плачет?»

Во время вступительных экзаменов в ГИТИС на курс Хейфеца меня спросили: «Вы хотите быть актрисой казахской труппы в Казахстане или русской труппы в Казахстане?» Я ответила « А что, международный уровень по мне разве не плачет?»


Гульназ Балпеисова,
актриса, режиссер, ассистент режиссера Римаса Туминаса в театре имени Вахтангова

«Когда я ехала в Москву, то очень боялась»
(о себе)

Я сидела в поезде и разговаривала с Москвой, как с человеком. Говорила: Москва, пожалуйста, прими меня, не делай мне больно. Я знала, что еду туда надолго. До этого бывала там проездом. И это для меня был страшный город, какой-то напыщенный, очень густонаселенный. Понимала, что там можно умереть, и никто не заметит, пройдут мимо. Было такое стереотипное предвосхищение этого города. Но, в конечном счете, самых добрых людей я встретила именно там.

Театр всегда существовал рядом с нами. Мой дедушка, приходя с работы, всегда требовал концерта. Ведь тогда не было каких–то развлекательных программ. И дети (Их было шестеро) вставали на стульчики и читали наизусть русскую и казахскую классику. Моя мама, например, очень хорошо поет, у моего дяди абсолютный слух, почти все рисовали. Мы не знали этих талантов наших родителей, мы узнавали это как тайну, случайно где-то на праздниках семейных.

Я никогда не хочу терять своих корней. Это забывать – плевать на себя. Мой плюс, мое обаяние, в том, что я знаю историю Казахстана, знаю традиции и обычаи. И этим люди заслушиваются, это вызывает уважение. У нас есть традиция внутри семьи рассказывать историю до седьмого поколения. И когда ты понимаешь, что у тебя в роду есть женщины–рыцари, люди, которые творили историю, то задаешь себе вопрос: - разве я имею право быть слабым?



Я не была в театре почти до 19-и лет. В актюбинском театре была в классе седьмом. Это была какая-то каторга, куда нас таскали преподаватели. И почему-то было такое неуважительное отношение к театру. Мы заходили в куртках зимой и лузгали семечки на балконе. Я абсолютно не понимала, что происходит на сцене. Для меня это было как бордель, такое было заранее неуважительное отношение к театру.

Мой первый спектакль был в Петербурге. Это была постановка Кристина Люпа по пьесе Чехова «Чайка». Я молчала после этого спектакля два дня. Это меня так поразило.

А в Москве был «Дядя Ваня» Римаса Туминаса. Я возненавидела этот спектакль. Мне казалось, что меня закатали в асфальт, избили. И я пошла смотреть все постановки по пьесе Чехова «Дядя Ваня» как в Москве, так и в Петербурге. Но в итоге лучшее было у Римаса Владимировича. Это точное попадание!
«На втором курсе я кричала: – я бездарность!»
(об учебе в Щукинском училище)

Я поступала на Кудряшова, на режиссуру, не поступила. Поступила на критика в Питер. Но на будущий год я в любом случае решила добиться цели и поступить на режиссуру. И вдруг вижу такое объявление: – Щукинское училище, очное, набирает Римас Туминас. И всё, я поступала только к нему.
Я испугалась на втором туре, подумала, вдруг дальше не пройду, надо ли мне пробовать? Моя подруга мне сказала: закрой глаза, и куда ноги поведут, туда и иди. И я закрыла глаза, открываю дверь ГИТИСа, а у меня как будто камни на ногах. Я развернулась и бегом в Щукинское училище. Бежала, и мне стало легче. Правильное было решение!

Первые три года больше всех кричали на меня. На втором курсе требовали, чтобы я кричала: я бездарность. Он (Римас Туминас. – Авт.) говорил: – когда вы так прокричите десять раз, может ,что-нибудь у вас и получится.

Это был самостоятельный показ. Работали полгода. И каждый наклепал сам как сумел. Я привыкла с ГИТИСа, что, даже если это плохо, всё равно смотрят до конца. У Туминаса другое мнение – он даже попробовать не даст. Моя работа шла полтора часа, посмотрели ее семь минут. На следующий день у моего сокурсника прошло десять минут, у другого - пять минут. По факту так поступал Мейерхольд.

Римас Владимирович – разный человек. Когда он на тебя кричит, ты понимаешь, что на самом деле он радеет за тебя, а если он начинает становиться очень спокойным, мягким и тебя так гладит по голове, ты понимаешь, что что-то не так. За время работы я поняла, что он ко многим относится очень терпеливо, я удивлялась этому. А на самом деле у него внутри уже было «нет», ничего дальше не будет, и этого человека не будет. Он понимал – это последняя встреча, зачем обижать человека?



Ее просто очень мало в нашей жизни. Ее хочется возродить. Потому что тишина не глухая, она звучит. И хочется вернуться к важности слова. Не просто сказал, а сделал. Тогда слов будет меньше, и может, жизнь станет чище.
В своем первом спектакле я сделала какофонию. Любовь – она разная, всегда уникальная, каждый свою проживает. Чтобы эта тишина звучала, нужен контраст. Там есть прямо персонажи буффонады, они перебалтывают, они «фонят», страшно раздражают. Они танцуют тарантеллу на костях своей любви. Они на самом деле тоже любили. Но пусто внутри до того, что звенит. И хочется, чтобы эта пустота наполнилась. Думаешь, вот расскажу – и наполнится. А не наполняется.



Это был не спектакль. За семь дней не делаются спектакли. Это был эскиз. Это была и моя проверка: – как я могу прийти в незнакомый коллектив, работать в той системе координат, в которой я работаю. Какой я могу выдать результат за семь дней? Эту проверку для себя я прошла.

Нельзя, когда я говорю «Федерико Феллини» - не знать его. Ни один артист не имеет права этого не знать! Это все равно, что я буду преподавать русскую литературу и не знать, кто такой Пушкин или Толстой. Разве в Актобе нет wi-fi, Интернета, книжных магазинов? Нельзя посмотреть бесплатно? В 60-х годах, когда ничего не было, вырывали кусочками. Хемингуэя нельзя было тогда читать…

Я делала это в Будапеште, с любительским театром. Они меня ждали. Три месяца они учили английский язык, чтобы меня понимать. В сравнении этих двух опытов – наш и там, это был абсолютно другой заряд. У наших тоже мировоззрение поменялось, но это надо было прийти и поменять.