Профессор Пантюшова: «Духовные мутанты могут только потреблять и истреблять»

Нынешнее неуважение к истории, разрастающиеся симпатии к Гитлеру, трагедия Украины практически вынудили известного актюбинского педагога рассказать правду о детстве, проведенном в оккупации и концлагере Катовице.

Заявление главы МИД Польши о том, что Освенцим освобождали не советские войска, подтолкнули известную жительницу Актобе рассказать о пережитом. Актюбинка являлась узницей лагеря в Катовице, расположенного близ Освенцима.

С профессором Эммой Александровной Пантюшовой знаком, пожалуй, каждый актюбинский знаток русской словесности. На протяжении нескольких десятков лет Эмма Александровна преподает в актюбинском университете, с завидной регулярностью меняющем название. Но энергичность педагога и обширные знания остаются константой. При своей огромнейшей занятости Эмма Александровна встретилась с репортерами «АТ» и поделилась воспоминаниями о начале войны, депортации в Польшу, жизни в концлагере.

С винегретом под бомбами

Будущий профессор родилась в 1939 году в ныне печально знаменитой станице Кущевской Краснодарского края. В 1942 году в станицу вошли немецкие оккупанты. Кущевская несколько раз переходила из рук в руки.

«Лето 1942 года… Рано утром проснулись от сильного грохота: началась бомбёжка. Крики, шум, переполох. Мы сидим в подвале. Раздаётся вопль: «По-жар!» Горит соломенная крыша сарая у соседей. Взрослые выскакивают из укрытия и из бочек с дождевой водой, стоявших на каждом углу дома, заливают языки пламени, - вспоминает Эмма Александровна. - Начали собираться в путь. На улице уже слышался бесконечный шум и скрип телег. Наконец, смогли пристроиться к кому-то и мы. Наскоро собрали узлы. Чьи-то сильные руки подбросили вверх. На возу уже сидели моя слепая бабушка и братик. Мне велели держать эмалированную чашку, наполненную винегретом. Все сосредоточенно молчат. Воз двинулся, а я загипнотизированно смотрю на эту чашку: мы не успели покушать, но никто об этом и не вспомнил. Скрипят, скрипят телеги. Люди спешат навстречу неизвестности. В небе, как огромная, чёрная туча, надвинулись мессершмитты. Раздаются жуткие взрывы. Телегу перевернуло. Страшно, больно, тошнит…
Через время трехлетняя Эмма с мамой возвращаются в оккупированную фашистами станицу. Отец, офицер, находился на фронте.
«В доме всё перевернуто, разграблено. Фашисты унесли патефон с пластинками. Потом часто звучала «Катюша» то с грамзаписи, то кто-то играл на губной гармошке.

Однажды ночью проснулась от диких причитаний бабушки. Слепая старушка ползала по полу, цеплялась за сапоги молоденького немецкого офицерика, умоляла не забирать её единственного сына. Офицер что-то говорил и отходил в сторону, но бабушка нащупывала его сапоги и опять приникала к ним. Два солдата в кованых ботинках молча наблюдали за происходившим. Дядю увели, бабушка долго всхлипывала всем телом, не могла успокоиться.

Взрослые старательно прятали дядю. Мы, дети, даже не подозревали, что он скрывается у нас, а какая-то чёрная душа выследила и донесла. Тогда он остался жив, встретились мы уже в лагере».

Депортация

В 1943 семью Эммы Александровны отправили во Львов.

«Январь 1943 года выдался очень суровым. К постоянному голоду добавился жуткий холод. По санному пути сквозь густой лес медленно движется обоз. На повозке в середине обоза спиной к спине сидят старушка и замотанная во всякое хламьё девочка. Бабушка – впереди, берёт на себя удары ветра, внучка изо всех сил прижимается к ней спиной, пытаясь согреться. Немцы-конвоиры жестами подгоняют возниц, со страхом поглядывая по сторонам. Слышится только скрип полозьев. Внезапно раздаются беспорядочные выстрелы и дикий вопль: «Партизанен, партизанен!!!». Все врассыпную кидаются по сторонам. И только двое спиной к спине, оцепенев от ужаса, остаются в санях… Через время стрельба прекратилась. Девочка не может оторвать взгляд от крошечного ребёнка, который, повизгивая, тупо тычется в грудь мертвой матери, лежащей на спине у дороги …»

Одевали вещи сожженных в крематории

Из оккупированного Львова семье Эммы Александровны немцы уготовили страшный путь – в концлагерь.

«Лагерь находился в Катовицах. Жили мы в бывших военных казармах. Лагерь усиленно охранялся, никто не мог его покинуть. Каждая комната была битком забита двухъярусными деревянными койками, между которыми трудно протиснуться. Детей забрасывали на верхнюю полку. От страха, что ты во сне упадёшь, сильно болела голова, виделись всякие кошмары. Воздух, тяжёлый, смрадный, вызывал постоянный кашель. Кормили баландой из брюквы. Бабушка жаловалась матери, что не может есть такой суп. Мать на это строго отвечала: «Радоваться надо, что не погибли. Не у всех сейчас и такое есть».
Время от времени во дворе появлялась куча одежды, взрослой и детской. Надзиратели проходили по комнатам, покрикивали: «Руссише швайне! Руссише швайне!», заставляли разбирать привезённое. Люди сосредоточенно молчали. Было страшно: рядом находился Освенцим, все понимали, что это – одежда сожжённых в крематории. Но постепенно куча исчезала: живым нужно было прикрыть свое тело.

Я очень простудилась. Замучили фурункулы. Самый большой на правой руке сильно распух. Лекарства, которые давали в фельдшерском пункте, не помогали. Фельдшерица приказала отвезти меня в госпиталь на операцию. От автобуса нужно было пройти несколько кварталов пешком. Длинная белобрысая надзирательница всё дергала и дергала за руку, бормоча проклятия. Казалось, что боль, страх и унижения не кончатся никогда. Я потеряла сознание. Очнулась, когда в дыру на руке на месте вырезанного фурункула впихивали пинцетом пропитанные лекарством бинты».

Вид хлеба

В 1944 году фашисты бежали из лагеря. Узники оказались на свободе. Эмме Александровне на время пришлось расстаться с мамой. Ребенок оказался в автобусе. Мать оставалась в Катовице. Вот что вспоминает Эмма Александровна об освобождении, которое впоследствии обернулось депортацией в Казахстан.

«Ноябрь 1944 года. Дикая паника. Охранники сбежали. На автобусной остановке – огромное скопление людей. Немецкие солдаты штурмуют изредка появляющиеся автобусы, которые все движутся только в одну сторону – к железнодорожному вокзалу.

Я почему-то оказалась рядом с тётей Идой, державшей на руках маленькую дочку Эммочку. Ида взывала к совести толкавшихся солдат, пытаясь втиснуться в переполненный автобус. Чтобы меня не растоптали, я прижалась к ней и судорожно сзади вцепилась в хлястик её плаща. Ткань затрещала, но один край хлястика был пришит крепко-накрепко, и я на нём повисла».

Путь на автобусе оказался не долгим. Пришлось возвращаться в Катовице.

«Я всё так же держалась за хлястик, механически переставляя ноги. Глубокой ночью, когда мы добрались, увидели слабое мерцание внизу, в убежище под казармой. Осторожно спустились по ступенькам. Дверь распахнулась, и мама с душераздирающим криком бросилась ко мне, но я отключилась.
Не помню, сколько мы просидели в убежище. Голод и неизвестность были мучительны. Днем всё-таки рискнули выйти в город…Тишина. Окна в домах зачехлены, двери везде закрыты. Удивительно: на наш стук среагировали. Дверь открыла сухощавая пожилая женщина в красивом платье с белым кружевным воротничком. Наверное, она кого-то ждала. На столе горела керосиновая лампа и лежал… большой каравай белого хлеба.

Я не отрываясь, как заворожённая, смотрела на это чудо. Хозяйка заметила мой изумлённый взгляд, отрезала большой кусок и подала мне. Жевать я не могла, беспрерывно глотала и глотала большие комки. Женщина сказала: «У меня нет детей, оставайся, я всегда буду кормить тебя таким хлебом». Я продолжала проглатывать комки и, видимо, кивнула, потому что взрослые засмеялись. Бабушка не могла этого видеть, но смех насторожил её, и она положила руку на моё плечо. Хозяйка всех накормила, и мы ушли. По дороге бабушка спросила: «Неужели ты могла предать мать, променять её на хлеб?» От такой незаслуженной обиды я разревелась. Всю жизнь очень любила свою маму и старалась с ней не разлучаться…»

Новая депортация

До Актюбинска семья добралась уже в январе 1945.

«Вокзал добротный, крепкий. Скамеек не было. Пол каменный, поэтому спать было очень холодно. В полдень сутолока прекратилась. Я была живым чемоданчиком: на одно платье было надето другое, третье, поэтому двигаться было трудно. С меня сняли лишнюю одежду и пошли выменивать на еду. Можно было немного размяться.

Маму определили на работу в овощеводческую бригаду артели «Заря». Отправились на место жительства в пригородное хозяйство, расположенное на берегу реки Илек, как раз напротив сорок первого разъезда, примерно в девятнадцати километрах от Актюбинска.

Видимо, до войны это было временное жильё для сезонных рабочих. На крутом берегу тянулся очень длинный барак, с несколькими входами. Одинарная дверь открывалась в большую комнату с печью посредине. В некоторых комнатах – вдоль стен тянулись нары, в других – были койки. Каждое такое помещение было превращено в жильё для нескольких семей. За этим длинным бараком стояли ещё три старые землянки и большое овощехранилище. А вокруг в радиусе нескольких километров всё было распахано».

Так в Актюбинске Эмма Александровна и осталась. Вспоминает, как жили впроголодь. Дети ловили сусликов, затем обжаривали их на костре, наедались досыта, кормили стариков и больных…

Надежда на издание

Постепенно страна поднималась на ноги. Последовали годы учебы, а затем преподавания русской словесности, передачи жизненного задора, не унывающей энергии студентам, которые помнят ее, но для многих из которых пережитое в годы войны Эммой Александровной оставалось неизвестным. Свои воспоминания профессор изложила в уже изданной книге «Будь человеком», отрывки из которой она и позволила нам опубликовать. Книгу издавала профессор на пенсионные деньги. Переплет хорошим не вышел, не вместились все материалы. Эмма Александровна надеется, что в год 70-летия освобождения Освенцима и юбилея Победы ей удас ться переиздать свои воспоминания. Быть может, профессору помогут актюбинцы, сохранившие память.

Ренат ТАИПОВ